Она презрительно фыркнула.
— Я знаю, что некоторые мужчины скрывают свои чувства, запугивая и грубя, но у него не было чувств ко мне, а только для себя. Я бы хотела, чтобы он был другим. Я бы хотела, чтобы я не говорила тех слов.
Первые слезы покатились по ее лицу.
— Если бы желания были лошадьми, тогда нищие бы скакали. Разве так не говорят?
На это у Изабеллы ответа не нашлось.
На границе февраля и марта теплая атака весны отхлынула под натиском тяжелых снегопадов. Холод мучил калеку-монаха Харви и пронизывал плоть, пока он ехал через леса по направлению к неприступным серым аркам Кранвелльского монастыря. Сопровождали его брат и двое рыцарей. Поблизости водились волки — стая спустилась с пустынных вершин на севере и теперь блуждала на юге в поисках пропитания.
В этих лесах произошло несколько странных смертей и исчезновений. За последние шесть лет трое молодых людей и пара влюбленных, решивших в лесу заняться любовью, неожиданно отыскались через два года уже как скелеты, вырытые из неглубокой могилы свиньями, которые выкапывали корешки.
Окрестные жители не могли найти разгадку. Решили, что браконьеры больше всех походят на преступников, и крестьянам были сделаны строгие предупреждения не терпеть их в своем окружении. Но до сих пор исчезновения продолжались, и леса и пустыни между Вутон Монруа и Кранвеллом были серьезным препятствием для одиноких путешественников.
— Один Бог знает, какие дела ведут вас в монастырь, — сказал с раздражением Реджинальд.
Харви криво улыбнулся.
— Божьи дела, — сказал он, окинув долгим взглядом старшего брата.
Годы не красили Реджинальда. Его волосы выпадали со скоростью весенних ручьев, а тело как бы обвисло на широких плечах. Старший Монруа стал чем-то напоминать старую гончую собаку, из тех, которые барахтались в снегу позади них.
Харви не видел Реджинальда больше десяти лет, но после двух ночей, проведенных в его обществе в Вутон Монруа, решил не подвергать себя такому испытанию еще по меньше мере десять лет. Он смог ехать прямо в Кранвелл, но изводила совесть, требуя, чтобы он наконец нанес краткий визит в семейную усадьбу.
— Я до сих пор не верю, что ты священник, — пробормотал Реджинальд в сотый раз. — И покалеченный — тоже. — Он посмотрел так пристально, как смотрел за последние два дня на монашеские одежды Харви.
— Я и не чувствую себя калекой, — ответил Харви. — Человеческий ум — вот что важно, и я считаю деревяшку вместо ноги своим наименьшим недостатком.
— Это интересная мысль, — проворчал Реджинальд.
— О, это действительно так.
Какое-то время они ехали в молчании. Реджинальд кутался в плащ, пряча хмурое лицо. Харви приучил себя ко всякой погоде и теперь выглядел достаточно бодро, несмотря на сильный ветер.
Гнедой под ним очень устраивал Харви плавностью походки и невысоким ростом. Он приучил животное приходить на свист и стоять неподвижно, пока хозяин не взберется в седло. Одноногому приходится изыскивать все возможности для облегчения существования. Харви не надеялся когда-нибудь добиться с конем такого взаимопонимания, как с Солейлом, но между ними уже существовала и постепенно росла какая-то связь.
— Ты до сих пор не сказал мне, почему собираешься в Кранвелл, — сказал Реджинальд.
Лицо Харви сделалось непроницаемым.
— Письма от епископа Стаффорда и архиепископа Кентерберийского приору монастыря, если тебе так интересно.
— Что, они выбрали тебя посланником? — недоверчиво спросил Реджинальд.
Слово «калека» повисло в воздухе недоговоренным.
— Нет, я вырвал письма из их рук и ускакал, — огрызнулся Харви. Потом он потряс головой и сделал глубокий вдох. Реджинальд никогда не изменится. — А еще я надумал посетить место, куда ты собирался перезахоронить родителей. Александр сказал мне не так давно, что у тебя было серьезное намерение переместить их прах из Вутон Монруа в Кранвелл. Я видел, что пока они остались в нашей семейной церкви, но мне интересно увидеть, что предложил Кранвелл такого, чего дома нет.
Красные щеки Реджинальда покраснели еще больше.
— Приор Алкмунд потребовал заплатить огромное пожертвование, чтобы захоронить их в монастырской часовне. Когда я сказал, что это чересчур много, он предложил, чтобы я дал монастырю свободные права на часть моей земли вместо этого. Я сказал ему, что я об этом подумаю.
«И по его обычной привычке медлить он до сих пор думает, что проблема решится сама собой», — подумал Харви. И сказал вслух:
— А зачем такие хлопоты? Продай часть леса и на вырученные деньги построй новую церковь в Вутоне.
— Да, Полагаю, что так можно, — с сомнением посмотрел на брата Реджинальд.
Харви подавил желание задушить своего старшего брата. Посади его на бочонок смолы, который вот-вот взорвется, и то будет медлить и раздумывать, а не спасать себя.
— Расскажи мне о настоятеле Алкмунде, — попросил он, стремясь понять суть задуманного.
— Он монах, — сказал Реджинальд, пожимая плечами, будто это все объясняло.
— Я — тоже, но если это делает его и меня одинаковыми, то я съем свое седло.
— Иисусе, ну я не знаю. — Реджинальд пошевелил бровями, усиленно размышляя. — Он достаточно учтив. Трудно понять, что у него на уме… Даже странно. А глаза у него такие светло-голубые, что кажется, будто смотришь прямо сквозь них.
— Внешность бывает обманчивой.
Реджинальд сбросил комок снега с теплого зимнего плаща.
— В нем есть сострадание: он обычно раздает милостыню окрестным беднякам. Причем сам развозит, а не устраивает раздачу при монастыре.