Победитель, или В плену любви - Страница 25

Он расправил грязную рясу и спросил:

— Что с нею произошло?

— А то я знаю, я же не женщина, — бросил Харви раздраженно и болезненно сморщился. — Что-то связанное с маточным кровотечением и неправильным положением плода. Она просит священника… Я пообещал привести.

Ряса воняла вином и потом. Александр напялил ее поверх одежды и с трудом подавил позыв к рвоте. Тошноту вызывало не только зловоние старой рясы, но и мысль о том, кому она принадлежала, и о бремени, которое свалилось на его плечи. А еще чувство страха в душе…

Он просунул руку за ворот рубашки, вытащил золотой с аметистами крест и повесил его поверх рясы. Драгоценность, совсем не соответствующая убогому фону, тускло заблестела. Но так Александр в большей мере почувствовал себя священником.

Он взял маленькую фляжку оружейного масла и с выражением мрачной решимости шагнул из шатра в дождливую темень.

Шатер де Серизэ располагался на небольшом возвышении примерно в пятидесяти ярдах.

В отсутствие Харви за Арнаудом присматривали еще двое товарищей по турнирам. Один стоял у палатки с женой, другой бестолково топтался у входа.

Александр протопал через грязь и остановился, прежде чем войти в шатер. Факел из рога со свечой внутри освещал распущенную шнуровку на откидных створках. Изнутри доносился тревожный слабый женский голос и прерывистое мужское бормотание. Мелькнула мысль о побеге, даже мышцы напряглись перед прыжком в темноту, но в это время Харви подтолкнул брата в спину и прошипел:

— Давай, действуй.

Александр закрыл на миг глаза, сглотнул и, раздвинув створку, шагнул в шатер.

Арнауд де Серизэ сидел на табурете, закрыв голову руками, а Манди цеплялась за него и бормотала что-то утешительное. Время от времени он исторгал протяжный стон, обрывающийся сдавленным криком. Пальцы Манди вцепились в плечи отца.

— С нею все будет хорошо, папа, я знаю, что она выдержит, — все повторяла девушка, будто пытаясь убедить саму себя, а потом прижалась щекой к отцовскому затылку.

Почувствовав веяние сквозняка, она вскинула голову, обернулась и, увидев Александра, вздрогнула.

— Харви сказал… Харви сказал, что леди Клеменс нужен священник, — с трудом выговорил он.

— Нет, нет, вовсе нет… Разве что окрестить новорожденного… — пролепетала дрожащим голосом Манди.

Ее отец медленно поднял лицо из громадных ладоней и с тоской посмотрел на Александра. Морщины на его лице казались глубокими, как шрамы.

— Зачем ты здесь, сынок? И где отец Руссо? — спросил он, с трудом ворочая языком; возле его правой ноги стоял кувшин с медовым напитком.

— Харви не смог разбудить его и привел меня вместо… Я знаю… Я знаю обряды.

Арнауд окинул его долгим взглядом; затем его ресницы задрожали, он кивнул и сделал приглашающий жест.

— Входите… Она ждет…

— Да, сэр.

Напружинив спину, Александр прошел вглубь и откинул перегородку-штору. Повитуха уже собралась выпроводить постороннего, но разглядела рясу и крест, сверкающий на груди, и с поклоном пригласила его войти. Передник ее был перепачкан кровью, руки блестели от масла.

— Вы слышите, госпожа Клеменс? Пришел священник.

Женщина, распростертая на ложе, открыла глаза и прошептала:

— Как темно… Я не вижу его…

Александр прошел мимо повитухи и ее помощницы и стал на колени у самого ложа Клеменс. Отблеск свечи придавал ее лицу неестественную желтизну. Прямые волосы были темны от пота; пальцы терзали покрывало — леди пыталась удержать крик.

— Я здесь, — негромко сказал Александр. Он чувствовал неловкость и боязнь, но знал, что не должен это показывать. Да, он не избрал путь служения, но в этот миг он был представителем Господа.

Клеменс, кажется, его не узнала. Жилы на тонкой шее напряглись; она мучительно стремилась сохранить ясность сознания перед лицом смерти.

— Мне во многом надо признаться, — слабым голосом сказала она, — а времени так мало…

Александр жестом велел повитухам удалиться и сказал Клеменс, возможно, потому, что не считал себя вправе выслушать ее покаяние:

— Берегите силы. — Он же ведь был священником не более, чем все остальные, ожидающие за полотняной перегородкой, но все же не мог отступить. Ее синие глаза, наполненные страданием, смотрели на крест, умоляя о спасении. — Нет нужды в полном признании. Бог все видит и знает. Вы раскаиваетесь в своих грехах? — спросил Александр дрогнувшим голосом.

Клеменс почти улыбнулась, но боль и слабость оказались слишком велики.

— Не во всех, — сказала она.

— Есть ли смертные грехи на вашей совести?

— Нет…

Александр снял крест с шеи, дал ей поцеловать, а затем вложил в тонкие пальцы. Затем открыл флягу, помазал пальцы и начертал крестное знамение на ее липком от пота лбу, и прочитал все необходимые латинские слова.

Клеменс издала вздох облегчения и крепко сжала крест, и тотчас по телу прошла волна судороги.

— Позвать повитух? — спросил Александр.

Она посмотрела на него, и, видимо, зрение прояснилось, потому что она узнала того, кто стоял на коленях у ее ложа.

— Александр… — прошептала она.

— Отец Руссо не… не мог прийти.

— И не нужно… — прошептала она. — Вы, по крайней мере, трезвый и знаете слова… — Клеменс судорожно сглотнула, и из-под опущенных век полились слезы. — Я подумала, что получить еще один шанс — это слишком хорошо…

Она прикусила нижнюю губу, борясь с болью; жилы на шее вновь напряглись.

— Ребенок лежит поперек матки, а послед — под ним… Повитухи больше ничего не могут поделать… Позовите мужа и дочь… У меня совсем мало времени…