Победитель, или В плену любви - Страница 10

Клеменс сжала руки в кулачки и застыла с выражением едва сдерживаемого отвращения. Тем временем рыцарь любезно сообщил Арнауду:

— Ваша жена прекрасно шьет.

Арнауд де Серизэ пробормотал нечто вроде вежливого согласия и повернулся к костру, как бы согревая руки над пламенем. Все это было сделано внешне непринужденно, однако же Манди уловила иное. Да и что сказать: Удо ле Буше никогда не пускался в беседу просто так.

— Я слышал, что вы с Харви завтра сражаетесь под знаменами Джеффри Дардента?

Арнауд слегка поклонился.

— И что из этого следует?

— Для вас — выгодный выбор. А что касается меня, то я намерен испытать новый цеп. И гарантирую, что расплющу пару-тройку шлемов, и несколько знатных подростков станут нищими.

Арнауд издал некий неопределенный звук. Манди спрашивала себя, почему это вдруг ле Буше задерживается. Разве может он не чувствовать неприязнь?

А ле Буше поймал ее пристальный и недовольный взгляд, усмехнулся и спросил провокационно:

— Вы подумали насчет обручения вашей девочки, Серизэ? Она уже подросла, почти совсем женщина.

Манди как холодом прошибло, и она, как бы защищаясь; скрестила руки на груди.

— Некуда торопиться, — с нажимом сказал Арнауд. — Я буду внимательно рассматривать все предложения, прежде чем дам согласие.

— Ответ мудрого отца, — с улыбкой ответил ле Буше, поклонился и отправился в направлении своего шатра.

— Каково высокомерие! — прошипела Клеменс. — Как жаль, что я соглашалась шить для него. Вы видели, как он смотрел на Манди?

Арнауд вздохнул.

— Видел. Но надо признать, что он прав. Она выросла и почти стала женщиной, и Удо — лишь первый из тех, кто так будет на нее смотреть.

— Но я не хочу замуж! — вспыхнула Манди, ощущая какие-то тревожные опасения, и еще крепче прижала руки к груди.

— Пока что у меня нет никаких намерений обручать тебя, — отозвался Арнауд, и морщины исказили его лицо. — Пока что я не встретил никого достойного, а твою честь буду защищать до последней капли крови.

Суровый тон отца заставил Манди почувствовать себя виноватой. Но что делать — она быстро развивалась, приобретая женственность, и с этим ничего не поделаешь, разве что уйти в монахини.

Мать не проронила ни слова, но когда она наклонилась взять коробку с рукоделием, чтобы отнести в шатер, на ее лице появилось выражение усталости, граничащей с отчаянием.

Вскоре пришли гости. Харви, как обычно сердечный и открытый, принес подарок — шесть свежих утиных яиц в голубоватой скорлупе. Клеменс с удовольствием приняла подарок, и улыбка вновь заиграла на ее лице.

Харви с дружеской непринужденностью устроился на скамье. Александр держался куда сдержаннее — сказывалось и воспитанием и понимание, что у брата куда больше оснований для раскованности.

Манди пробормотала приветствие и принялась споро выкладывать рагу в миски; затем в центре стола появилась корзинка с небольшими булочками. В какой-то момент она бросила быстрый взгляд на Александра и встретилась с его взглядом. Молодые люди немедленно отвели глаза, но Манди все-таки успела отметить, что одежда Харви болтается на исхудалом теле юноши.

В голове Манди вертелось множество вопросов, но ни одного она не могла задать из опасения показаться невежливой или нетерпеливой. Так что во время обеда говорили в основном Харви ее отцом, обсуждая свою тактику, на завтрашнем турнире. Александр ел молча, но напряженно слушал, впитывая, как губка, каждое слово.

Манди посмотрела на его тонкие пальцы, сжимающие ложку: как не похожи они были на громадные ручищи Харви и Арнауда! Трудно представить себе Александра рядом со старшими на поле битвы; куда легче представить его монахом… И говорил он так мало, будто успел принять обет молчания…

Трапезу завершало блюдо изюма с дольками сушеных яблок. Александр взял маленькую горстку и, объяснив с, сожалением, что слишком долго был лишен обычной пищи и вынужден беречься, ел медленно и осторожно.

— Ничего, вы молоды, — сказал участливо Арнауд, — так что скоро все будет в порядке.

— Да, сэр, — кивнул Александр, медленно разжевывая дольку яблока и с наслаждением воспринимая кисло-сладкий вкус, и продолжил, глядя в проницательные серые глаза де Серизэ: — Хочу поскорее самостоятельно зарабатывать и не быть обузой.

— Вот еще, обузой! Каждый пенни отработаешь, — объявил Харви, но почему-то все сразу поняли, что его напускная грубость — лишь щит, прикрывающий истинные эмоции.

Арнауд внимательно всмотрелся в лицо юноши и спросил:

— Вы умеете сражаться?

— Немного. Научился орудовать копьем и пользоваться щитом, пока не сослали в Кранвелл. Пока был жив отец, он преподал мне начальные навыки владения мечом и рыцарской выездки.

Харви подтвердил:

— Точно. Для десятилетнего ты вполне прилично держался в седле. Не знаю, правда, насколько ты запомнил тогдашние уроки и есть ли у тебя талант ко всему прочему.

Арнауд дожевал свое яблоко, еще несколько секунд изучающе смотрел, щурился, а потом внезапно сказал:

— Покажите-ка руки.

Александр удивился, но послушался и протянул руки ладонями вверх. Пальцы уже почти совсем не дрожали. Ладонь была покрыта мозолями — память о работе с мотыгой на монастырском поле. На пальцах тоже остались следы тяжелого труда, но ничто не могло умалить их стройности и изящества.

Арнауд взял его руки в свои, посмотрел внимательно, потом отодвинул рукава и осмотрел длинные запястья в рубцах от пут.

— Кость — как у матери, — сказал Харви. — Сколько мяса ни нарастет, останется тонкой.