Победитель, или В плену любви - Страница 9

Она застенчиво кивнула, выпрямилась и, хотя румянец еще цвел на щеках, вновь взглянула на юношу и спросила:

— Вам сегодня уже получше?

Глаза ее скользнули по рубцам на запястьях, а затем по его торчащим ключицам.

— Да, немного, — Александр прочистил горло. — Весьма любезно было со стороны вас и вашей матери проявить ко мне вчера такое участие.

— Возможно, в условиях турнира мы заботимся и о своих интересах. Мой отец и Харви — давние друзья…

— Да, он говорил мне об этом. А сегодня вечером мы приглашены отобедать у вашего очага… — Собственный голос показался Александру неестественным, а фразы — какими-то неуклюжими.

Она подняла кувшин, пролив несколько капель на платье, и сказала:

— Мне пора. Маме нужна вода.

Александр кивнул, уже почти ничего не соображая от холода. Но во взглядах, которыми обменялись молодые люди, было нечто новое и странное для них обоих, больше чем просто любопытство.

Девушка резко повернулась, расплескав еще немного воды, и пошла через луг, чуть наклоняясь от тяжести полного кувшина. Александр поспешно выбрался на берег и старательно растерся куском старого полотна. Живот сводило от нетерпения, опаски и острого чувства голода.

ГЛАВА 3

Манди сидела у небольшого столика и резала капусту и лук, которые следовало добавить к похлебке из мяса, ячменя и щепотки специй, которая уже вовсю кипела в чугунном котле. Ее мать вышивала последние стежки накидки, которую она пообещала одному из рыцарей — участников состязаний закончить к вечеру. Медная игла сновала так быстро и ловко, что глаза едва успевали за ней следить; но темнело тоже быстро, и леди Клеменс наклонялась над шитьем все ниже.

— Зажечь лампаду, мама?

— Нет, я уже почти закончила. Осталось чуть подрубить… — Клеменс расправила двухцветную накидку — одна половина алая, как кровь, другая — оранжево-желтая.

— Для кого это? — спросила Манди.

Губы матери напряглись, и она выговорила с холодком отвращения:

— Для Удо ле Буше.

Манди молча ссыпала нарезанные овощи в деревянную миску, а затем переложила их в котел.

Удо ле Буше был человеком, который не только сражался, чтобы жить, но и жил, чтобы сражаться. По возрасту он был почти таким же, как ее отец, разве что немного моложе. Ранняя седина тронула его серо-стальные волосы; лицо уродовали несколько боевых шрамов, а в глазах, кажется, навсегда застыл лед. Люди по возможности избегали его — во всяком случае, не находилось дураков, которые с ле Буше открыто враждовали.

— Надо зарабатывать себе на пропитание, — сказала Клеменс, будто оправдываясь перед молчащей дочерью. — Пока есть возможность, надо поберечь серебро до трудных времен. — Она перекусила нитку чуть сточенным зубом и еще раз осмотрела сшитую накидку. — Как бы я ни относилась к человеку, но от заказчиков не отказываются.

Манди, размешивая варево большой деревянной ложкой, посмотрела на мать. Уже пару недель Клеменс была какой-то непривычно напряженной и раздражительной, и только теперь это состояние, кажется, стало медленно сменяться умиротворенностью. Все это время Арнауд старался особо не попадаться на глаза жены. Но Манди деваться было некуда: все время у семейного очага, отлучаясь только ненадолго; впрочем, даже такой недальний поход, как за водой к речке, представлял некоторую опасность.

Манди подумала о встрече с единокровным братом Харви, и движения ее ускорились. Как не похож Александр де Монруа на Харви — белокурого сердечного здоровяка… Но изголодалась, наверное, не только, плоть, но и дух Александра.

— Осторожно! — воскликнула Клеменс. — Смотри, что ты делаешь!

Часть похлебки выплеснулась в очаг, раздалось шипение, и взметнулся клуб пара, несущего запах паленых овощей.

— Ой, извини, мама. — Манди бросила примирительный взгляд.

— Снова размечталась, — раздраженно, попрекнула Клеменс. — Манди, тебе надо учиться, а то голова занята бог весть чем.

— Мама, но я же не… — начала Манди, но замолчала: к очагу приблизился, невольно приковывая внимание, человек в зеленом стеганом гамбезоне.

Удо ле Буше был даже выше ростом, чем Харви. Некогда он был красив, но военные и турнирные баталии наложили сильный отпечаток на его внешность. Нос, пересеченный несколькими рубцами, приобрел зигзагообразный вид; рот перекосил шрам от удара мечом; мочка уха отсечена.

— Все готово? — требовательно спросил он.

— Конечно, — презрительно сказала Клеменс, будто работа была закончена давным-давно, и, встав с табурета, подала расшитую накидку. И выражение лица, и осанка стали жесткими, как деревянными.

Холодные черные глаза Удо насмешливо блеснули.

— Я знаю, что вы меня не любите, леди Клеменс, — сказал он с деланной учтивостью, — но вы любите мои деньги, и это нас уравнивает.

— Вы себе льстите, — холодно бросила Клеменс.

— Вы тоже, и это нас также уравнивает, — отпарировал ле Буше и запустил руку в кошелек, привязанный к поясу.

Манди увидела, как сжались, удерживаясь от резкости; губы матери, и чуть подалась к ней, всем существом выражая поддержку. Ее порыв заметил ле Буше, и, похоже, это его развлекло. Обращаясь к Клеменс, он произнес:

— Скажите вашей дочери, что так хмуриться вредно и для внешности, и для благосостояния.

Клеменс уже и рот приоткрыла для достойного ответа, но слова так и остались непроизнесенными, потому что у костра появился Арнауд. Ле Буше тоже прекратил обмен колкостями, вложил в руку Клеменс две мелкие серебряные монеты и перекинул через локоть накидку.